Серийные обманщики предтеч

Ровно 90 лет назад основатель первого социалистического государства, скончавшись после продолжительной болезни, был похоронен верными учениками с невиданными в России почестями: по древнеегипетскому обряду.

О причинах смерти Ленина, не успевшего отметить свой 54-й день рождения, до сих пор в народе ходят фантастические слухи, от «отравленной ядом кураре пули Каплан» до «запущенного сифилиса». Однако каждый, кому довелось прочесть хотя бы воспоминания коммунистического ренегата Николая Вольского (более известного под псевдонимом Н.Валентинов), согласится: пробежки по притонам — это совсем не в стиле Ильича. Валентинов рисует портрет аккуратного, методичного филистера, до склочности упрямо отстаивающего свою дюжинную мерку бытового комфорта, но чуждого любых излишеств. В общем, типичного среднего бюргера протестантской закваски; тут, возможно, как раз сказалась «четвертинка с мерзавчиком в прицепе» германско-скандинавских кровей вождя революции.
С не меньшим основанием можно обратиться к мистике: статусный интеллигент Ленин, обозвав свой класс «не мозгом нации, а говном», тем самым якобы сглазил собственные мозги и обрек их, как показало вскрытие, на превращение в поименованную субстанцию.
Основоположники в тумане
Не только этот пример не оставляет камня на камне от внушавшихся с детства всем советским людям представлений, будто «Ленин видел далеко, на много лет вперед». Кстати, с подобным прогнозом обмишурился и настоящий поэтический талант: теперь «живее всех живых», по крайней мере, в своем отечестве — вовсе не он, а Сталин.
Во всяком случае, в предметном проектировании нового общества Ленин ненамного обогнал «директора» своей научно-политической школы. Маркс, как мы знаем, положив все зрелые годы на отрицание частной собственности и ее владельцев плюс превознесение «могильщика буржуазии», так и не обмолвился о том, что и в какой последовательности желательно построить на месте разрушенного. Кроме, конечно, «отрицаний отрицания»; но… в общем, суха абстракция. Бледны донельзя отрывочные фантазии осиротевшего Энгельса на эту тему; древняя утопия Платона, и та смотрелась убедительней.
Может быть, не обошлось и здесь без черной магии наречения? Предполагаемых гробокопателей — наемных тружеников индустрии — Карл Генрихович решил зачем-то определить в «пролетарии». До него так называли просто любых неимущих, независимо от социального бэкграунда и причин бедности. То есть обязанности участвовать каким-либо образом в производстве материальных благ это определение вовсе не подразумевало.
Если подойти строго этимологически, первое по старшинству значение латинского слова proletarius — человек, занятый исключительно деланием детей, ибо никаких иных навыков и орудий он не имеет. Один из дополнительных оттенков в жаргоне древнеримских низов — даже что-то вроде «мудака», не в смысле умственных способностей, а в первичном, анатомо-физиологическом плане. В классической античности у свободнорожденных жителей Вечного города, обладавших полноценным гражданством, любой труд, кроме руководящего, воинского или аграрного, по традиции считался непотребством — долей исключительно рабов, вольноотпущенников и толп «понаехавших тут». Стало быть, тем, кто не имел богатых и знатных предков или хотя бы клочка пашни, а притом не желал рисковать, выслуживая в легионах земельный надел и пенсию, оставалось кормиться казенными подачками (оттуда известный каждому лозунг «Хлеба и зрелищ!»). Либо, записавшись в клиентелу к какому-нибудь нобилю, оказывать разные мелкие услуги патрону, в основном, как сказали бы сейчас, пиаровского, но при необходимости и филерского, и даже киллерского свойства. Иными словами, древнейшая из всех профессий его величества пролетариата — халявщик.
Тем не менее лет на сто с лишним термин в марксовом толковании вошел в лексикон всего мыслящего человечества, а в значительной его части популярен по сей день. Для наших краев он и подавно сделался, как говорили те же древние, nomen omen, то есть «имя — судьба» (или, быть может, диагноз?).
Ленин же в мечтах о своей личной революции сообразил выйти на следующий уровень подтасовки понятий, «обманув» один из важнейших заветов учителя. Настоящего рабочего класса в России явно недоставало для громадья этих планов, да и в его рядах не так уж многие рвались переквалифицироваться в кладбищенскую обслугу: большинство с мещанским здравомыслием предпочитало бастовать за повышение расценок. Значит, надо воспользоваться единственным доступным ресурсом. Посулить землю — абсолютно всю и немедленно — мелким, полуфиктивным собственникам, мужикам.
Вот так ничем до поры не выдающийся политик, серенький экономист и вовсе никакой философ (вспомним, как возбудило Владимира Ильича в 1916 году собственное внезапное открытие: Маркс-то, оказывается, от Гегеля произошел!) выиграл властный приз у конкурентов, пытавшихся обставить главное условие хотя бы минимумом «переходных» резонов.
Хамы и домочадцы
Кажется, самый верный ключ к пониманию этого человеческого типа дают записки известного историка Пьера-Клода Дону, ставшего одним из соавторов французской Конституции 1795 года. Будучи брошен в тюрьму за принадлежность к жирондистам, он ожидал смерти со дня на день — и тут узнал вдруг о казни своего главного преследователя. По горячим следам Дону набрасывает психологический портрет тирана.
Желчный темперамент, узкий кругозор, завистливая душа, упрямый характер предназначали Робеспьера для великих преступлений. Его четырехлетний успех, на первый взгляд, без сомнения, удивительный, если исходить лишь из его посредственных способностей, был естественным следствием питавшей его смертельной ненависти, глубинной и неистовой зависти. Он в высшей степени обладал талантом ненавидеть и желанием подчинять себе. В своих мечтах о мести он был полон решимости покарать смертью всякую рану, нанесенную его чувствительному самомнению; и чтобы тайное ощущение неполноценности перестало разрушать иллюзии, созданные его самолюбием, он хотел бы остаться лишь с тем, кого считал неспособными себя унизить. С давних пор он изменил значение слова «народ», приписав наименее образованной части общества свойства и права общества в целом. Вот в каких словах он без конца превозносил справедливость и просвещенность народа: никому не дозволено быть мудрее, чем народ; богачи, философы, писатели, общественные деятели были врагами народа; революция может закончиться лишь тогда, когда больше не станет посредников между народом и его истинными друзьями… И вот из этого народа Робеспьер сделал божество, из революции — предмет фанатичного поклонения, верховным понтификом которого стал он сам; жреческий пафос был наиболее выразительной чертой его убогих писаний…
«Кто виноват» — это усвоил без запинки и Ленин, в отношении к врагам навязчиво демонстрировавший садизм специфически интеллигентской разновидности: «дистанционный», или же имагинативный. Он, вполне вероятно, ни разу в жизни не ударивший человека собственной рукой, на словах смаковал с явным оттенком сладострастия все мучения и казни, каким следовало подвергнуть носителей контрреволюционного зла.
Но что делать после победы, он понимал не лучше Маркса. Попробовал было вернуться к букве учительских заветов, запретив торговлю и отменив деньги. Разумеется, практически тут же пришлось все «рожать обратно». Единственная ленинская идея, закрепленная в 1922 году при образовании СССР, — федерализм. (Все, однако, помнят, чем кончило то государство спустя 70 лет.) Сразу затем начинается долгое мучительное умирание тела и личности. Последние статьи и записки Ленина — как бы нам чего организовать, кого похвалить, кого обругать на прощание — отчаянный вопль меркнущей души, признание полной растерянности от происходящего.
Не иначе, этот генитально-могильный, некрофильский по сути склад ума основоположников, «не оставивших чертежей», наложил печать разрушительного нигилизма на все дальнейшее торжество справедливости. Замочим вражину, а уж дальше пойдет как-нито… Да что там — сегодня не только в России легион мудаков (уж далеко не в античном смысле) с учеными степенями, литературными премиями и священными реликвиями долбит с кафедр и телеэкранов заветную мантру: вот рухнет наконец-то Америка, тогда мы автоматически становимся самыми сильными, возвращаем себе отнятое величие и твердой поступью ведем человечество к спасению…
Все же и в «убогих писаниях» нашего Ильича попадается некоторая информация к размышлениям на злобу дня. Например:
Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины [sic!] и т. д. «защитой отечества» великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам.
(«О национальной гордости великороссов»)
И еще как минимум одно Ленину можно записать в условный актив: его модель «демократии для друзей», закономерно подменившую марксистскую «диктатуру пролетариата». Никого из своего ближнего круга он не то что не велел казнить, но даже не разжаловал за серьезные провинности, словно держа в уме: проверенных товарищей никакие бабы из очереди нарожать ему не смогут. Как начинал революцию с Каменевым, Зиновьевым и прочими, так с ними и прошел до самого конца весь этот путь через любые кризисы. Троцкого проклинал битых полтора десятка лет, но на последнем недолгом отрезке они работали вполне согласно. Все важные решения принимались коллегиально, отступил даже прежний вождистский апломб. Видно, уверился: кто-кто, а старые большевики унизить его самолюбие точно не способны — потому и оставался с ними.
Пожалуй, прежде всего за это «ленинские принципы» вполне искренне чтили шестидесятники. И за это же последних уже вполне открыто возненавидела в перестройку холопско-патриотическая шушера, сообразно задачам своего антикультурного проекта (© Д.Быков).
Надо полагать, медалист классической гимназии, где учили и латыни, и основам древнегреческого, хоть не признавал церковных таинств, все же как-то осмыслил для себя разницу меж греко-византийской и римской формулами подчинения вышней воле. Смысл первой — «Теу дулос» — прост до примитива: раб хоть Божий, хоть чей, он и есть всего лишь подневольная скотинка. В латинском же — когда famulus, когда servus Dei. Слово famulus одного корня с familia; второе его значение — младший, подчиненный домочадец. И называли им только самых приближенных, домашних рабов; для говорящего оборудования трюмов и каменоломен, цирковых арен и бескрайних полей применялось другое.
Всех этих тонкостей не мог не постичь и Иосиф Джугашвили, шесть лет учившийся на священника. Но обошелся с ними по-своему.
Возвратная сущность
Для Сталина похоронное шоу (оплошно пропущенное расхворавшимся Троцким) стало бенефисом, проложившим прямой путь к захвату безраздельной власти.
Многие считают до сих пор, будто Сталин был верным последователем покойного учителя, продолжившим его дело. Ничего подобного: он-то и создал на 90% канонический ленинский образ, сыграв тень короля не только без помощи свиты, не просто вопреки, но на погибель старой гвардии. И все разговоры о заурядном аппаратчике на посылках у председателя Совнаркома — фантазия шестидесятников, загоревшихся идеей «убрать Ленина с денег».
Учиться у Ленина, да по большому счету и у Маркса, было нечему. Пришлось самому закладывать основы советского менталитета — прежде всего в «Кратком курсе истории ВКП(б)». И с этой задачей Сталин справился блестяще: недаром большинство современных школьных и вузовских учебников в главах о революции фактически пересказывает его очерк. Миф об отчетно-протокольных деяниях красных апостолов как фундамент всенародной идеологии — оригинальное сталинское ноу-хау. Его, конечно, по столетней коммунистической традиции тоже сильно попортили душеприказчики…
Но пожалуй, еще важней то, что Иосиф Джугашвили, ни с какого боку не барин и интеллигент лишь по номиналу имперских стандартов — был представителем совершенно иного, сугубо локального психотипа. Вероятно, ярчайшим или, во всяком случае, крупнейшим средь себе подобных. «Актерские» метафоры здесь не случайны: как свидетельствуют (а чаще намекают) знающие люди, почти любой картвел, даже если с виду он простоватый тугодум или вырос в самом глухом ущелье Сванетии — выдающийся лицедей по призванию. У Фазиля Искандера есть новелла о том, как бойкий абхазский мальчик в кастинге на главную роль в школьном спектакле был неожиданно посрамлен незаметным прежде одноклассником-мегрелом.
Особая артистическая жилка «отца народов» сказалась даже в подборе партийных кличек. Все псевдонимы Владимира Ульянова от самого раннего до последнего не более чем нейтральны; то же самое и фамилия Троцкий, вдобавок доставшаяся Льву Бронштейну по чистой случайности. Для молодого Иосифа первой устойчивой привязанностью стал Коба: то ли исторический царь-завоеватель, то ли литературный абрек из полюбившегося в юности романа. Ну, а окончательный выбор (надо заметить, удачно перелицованный после ряда примерок из легкомысленного «Салина») говорит сам за себя.
Перебор знаковых характеров для воплощения последовательно отразился в госзаказах писателям и режиссерам. Первой была поднята тема Петра, однако что-то тут не сложилось: царь, конечно, суровый, но кажется, уж слишком европеец. Тогда Сталин увлекся образом Ивана Грозного и лично давал указания Эйзенштейну.
Любопытно, что в промежутке этих амплуа отметился даже Чингисхан. Увы, сценарий подпортило самонадеянное невежество среднеазиатских партбоссов, которым было поручено опекать писательские труды Василия Яна. Замахнувшись создать оперу о последнем хорезмшахе Джелаль-эд-Дине, товарищи как-то не сообразили: герой узбекского и туркменского народов для грузин — исчадие ада. В итоге задуманная многожанровая эпопея скукожилась тихо и бесславно.
Но самой гениальной актерской работой Сталина стал его пластический образ. Трубка с начинкой из предварительно умученных папирос, бесшумная поступь кавказских сапог, многозначительный взгляд и долгие паузы в разговоре — все сбивало с толку славяно-еврейский партийный синклит. В том же безропотном недоумении старые товарищи, выслушав обвинения в «уклонах» (к которым поистине волшебным образом непричастен оказался лишь единственный ученик), разоружались перед партией, шли на скамью подсудимых и к стенке. Европейские — в широком смысле — историки и писатели до сих пор ломают головы над этим загадочным феноменом.
А просто сталинские соратники-жертвы в своих грезах об универсальной до неразличимости революции во всем мире как будто совсем не задумались над элементарной, казалось бы, вещью: для чего человеку этничность. Тот же, скажем, Троцкий пренебрегал ею прямо-таки демонстративно; возможно, в этом одна, хоть и не главная из причин его поражения. А уж те, что калибром помельче — ну куда ж их еще, этих «дулои», вах, эс монеби!
Нагульнов мечтательно улыбнулся и с жаром продолжал: — Вот как поломаем все границы, я первый шумну: «Валяйте, женитесь на инакокровных!» Все посмешаются, и не будет на белом свете такой страмоты, что один телом белый, другой желтый, а третий черный, и белые других цветом ихней кожи попрекают и считают ниже себя. Все будут личиками приятно-смуглявые, и все одинаковые. Я и об этом иной раз ночами думаю…
— Живешь ты как во сне, Макар! — недовольно сказал Давыдов.
(Михаил Шолохов, «Поднятая целина»)
Вот и поумирали, не придя в сознание…
Тем временем в городах и местечках Грузии с ее тогдашними придатками-автономиями складывалась — трудно сказать, с какого именно дня и года — школа дворовой самодеятельности «маленьких Сталиных»; чаще всего, разумеется, это были зрелые или пожилые мужчины, подражавшие с немалым искусством всем манерам и интонациям вождя. Этничность в который раз подтвердила и заново обрела себя, возвращаясь в родные пенаты причудливым путем…
* * *
Было время — лет двадцать тому, когда соотечественники заспорили с особым увлечением: в чем истинная правда о Сталине, был ли он величайшим мировым лидером или пошлым выродком-палачом? Никакого рокового, неодолимого противоречия мы здесь не видим.
Гениальным диктатором был Иосиф Виссарионович! Пишем без тени сарказма: в управлении своим персональным театром он оказался эффективен, как, возможно, никто другой за всю историю человечества. Ни одному мало-мальски «соразмерному» протагонисту сыгранных им ролей не доставалось распоряжаться столь большой и сложной системой.
Вместе с тем Сталин проявил себя полнейшим цивилизационным идиотом: воплощая свои творческие проекты, погряз в унылой архаике, когда история уже вовсю требовала иных целей и средств. Более того, наотрез отказалась «кредитовать» не понявших вызова.
На склоне лет он до того вошел в амплуа, что «заигрался» окончательно: увлекся показушным копированием пыльных декораций былой империи вроде офицерских погон, штатских вицмундиров, раззолоченных риз и раздельного обучения в школе. Что толку, когда внутреннее содержание, само «вещество» той жизни было безвозвратно утрачено…
Ну, а уж если совсем «всё как при бабушке», тогда и знаменитое дело врачей-убийц вполне могло быть задумано как операция прикрытия на подготовительном этапе планов восстановить черту оседлости, на сей раз передвинув ее для пущей надежности с запада на восток страны. Народ, конечно, и принял бы, и горячо одобрил без всяких разъяснений, но чересчур лобовые ходы — позор для режиссера-постановщика сталинского класса.
С тех самых пор любой вид жизнедеятельности в границах русского мира превращается с неизбежностью в пустопорожние имитации всего на свете.
Чингисхан, думая овладеть телеграфом, непоправимо испортил сложную машину. И ладно бы он один; но сонмы нынешней публики, которая продолжает умиляться великими свершениями, ежеминутно давясь (нередко со смертельным исходом) бутафорскими плодами, трудно назвать иначе, как идиотами клиническими.