«Невозможно смотреть "Гамлета", которого играют клоуны»

О гееборце Милонове, защитнике детей Астахове, о товарище Яровой и о том, почему Добрынин больше не сенатор


Вот несколько высказываний Добрынина в его твиттере, разошедшихся по сетям: «Сезон летнего законодательного спама открыт. Сегодня в меню: проститутки, штрафы и клиенты»; «Сморщенные женщины — это, конечно, плохо. Главное, чтоб мозг не был сморщенным»; «У каждого настоящего байкера должна быть косметичка. Так вижу…»; «Депутат Анохин предложил запретить продажу алкоголя один раз в неделю. Лучше запретить деятельность депутата Анохина один раз в неделю»…
30 сентября 2015 года был последним днем работы сенатора от Архангельской области в Совете Федерации. Символично, что сменщицей Константина Добрынина на должности зампреда комитета по конституционному законодательству в Совете Федерации может стать Елена Мизулина.
О гееборце Милонове, защитнике детей Астахове, о товарище Яровой и о прочих звездах российской политики в интервью «Новой газете» рассказывает теперь уже бывший сенатор Константин Добрынин. Ну и, конечно, о том, почему он больше не сенатор…
— Константин, вы неоднократно говорили, что некоторые депутаты Государственной думы, как, например, Дегтярев, Нилов, Федоров, Соловьев, занимаются законодательным спамом. Как вы считаете, почему они это делают?
— Действительно проблема законодательного спама, или законодательного троллинга, к сожалению, в последние года три очень выпукло встала перед всеми нами. Причем коллеги даже не скрывают того, что ряд их инициатив носит абсолютно популистский характер. Почему так произошло? Я думаю, проблема кроется в том, что каждый законодатель сам для себя определяет тот круг вопросов, в котором он разбирается и которые он для себя считает важными и приоритетными. Ряд законодателей в силу образовательных причин, зачастую причин поиска дешевой быстрой популярности, или в силу конъюнктуры, желания быть в неком тренде, желания понравиться кому-то — и занимаются подобным спамом.
Все это рождает поток бессознательного квазизаконодательства, которое поначалу забавляло, потом удивляло, а сейчас оно раздражает, потому что каждая шутка хороша к месту и когда ее немного.
А когда вся парламентская деятельность превращается в сплошное шапито, конечно, это вызывает уже раздражение.
— А были законодательные акты из разряда спамов, принятые Государственной думой, которые вам приходилось утверждать на заседаниях Совета Федерации?
— К счастью, такого очевидного спама утверждать не приходилось, и явный спам законами не становился, за исключением так называемого гееборческого законодательства. Об этом я даже написал статью «Спам инициатив цвета неба». Этот антигейский законопроект стал законом, хотя абсолютно очевидно, что это нерабочий механизм, он не несет в себе никакой смысловой нагрузки, он бессмыслен. Как можно запретить пропагандировать то, что пропагандировать невозможно априори? Пропаганда — это распространение системы идей среди множества адресатов. О каких идеях идет речь? Как доказывать множество? А что такое нетрадиционная форма? Нет юридического термина, а раз нет термина — не будет и толкования.
В общем, если ты создаешь запретительную норму в чистом правовом поле, ты делаешь и границу дозволенного и недозволенного. Поэтому если совсем по-простому, то этим законом законодатели влезли в зону, не регулируемую правом.
— В июне вы даже высказались за возможность признания в России однополых браков…
— Комментируя известное решение Верховного суда США по поводу легализации в Америке однополых браков (причем надо понимать, что это судебное решение, а не политическое), я сказал, что можно сколько угодно потешаться над Америкой и Европой, но это вопрос времени, когда России тоже придется отвечать на этот вопрос, который задают меньшинства, и тогда России, государству, придется искать на него и находить законодательный ответ. Если этот вопрос задается меньшинством в обществе, значит, государство обязано будет на него искать ответ, ведь любое общество состоит из самых разнообразных меньшинств. Каков будет ответ и какая правовая форма найдена, я не знаю, но знаю, что искать ее — это обязанность государства.
— А почему вы обратились к Бастрыкину и к Чайке с просьбой о проверке депутата ЗакСобрания Петербурга Милонова на вменяемость? Милонов не оскорбился?
— Слушайте, ну честно говоря,
чем меньше уважаемые друзья-журналисты будут реагировать на питерского гееборца, тем лучше для общества и тем хуже для гееборца.
Потому что он же абсолютный пример тролля, который цинично использует, в том числе и средства массовой информации, и какие-то злободневные вопросы, — просто для поиска дополнительной дешевой популярности.
Что касается моего предложения… Я просто предположил, что вполне возможно, что Милонов, демонстративно нарушая закон и оскорбляя какие-то социальные группы, народы и государства, на самом деле не является таким уж злодеем или преступником, просто у него есть некое болезненное позиционирование себя в качестве преступника, возможно, это ментальная перверсия, и раз он постоянно делает такие заявления, то, наверное, есть смысл провести принудительную экспертизу, проверить его на вменяемость и, возможно, признать его ограниченно дееспособным и назначить ему опекуна. Причем сделать это можно в строгом соответствии с законом.
— Но и Бастрыкин, и Чайка вам отказали.
— Да, я обращался, по-моему, три или четыре раза. Они не увидели в высказываниях этого регионального законодателя нарушений закона, хотя оно там, по моему мнению, все-таки есть. Но давайте не забывать, что у уголовного процесса есть такая неприятная особенность, что даже отказной материал тем не менее остается материалом, и
рано или поздно к этому вопросу можно будет вернуться, если гееборец и дальше будет нарушать закон. Просто надо очень внимательно за этим смотреть и внимательно юридически реагировать на это,
чтобы доказательная база копилась, и в какой-то момент количество, несомненно, перейдет в качество, если он не уймется.

Скриншот страницы Добрынина на Facebook
— Милонова ни Следственный комитет, ни Генпрокуратура не признали невменяемым, а между тем в сентябре этого года президент Путин наградил Милонова государственной наградой — медалью ордена «За заслуги перед отечеством» 2-й степени «за активную законотворческую деятельность и многолетнюю добросовестную работу».
— Тогда награждали огромную часть петербургского парламента, несомненно достойную, и в этом списке было и это чудо. Проблема с наградами вообще актуальна сейчас в России, потому что государственная награда — это некая высшая ценность, это некая высшая государственная отметка, и здесь нельзя подходить формально, здесь не должно быть списочного подхода.
История Астахова, товарищ Яровая и Мединский с архивом
— Будучи сенатором, вы обратились к генеральному прокурору с просьбой применить к детскому омбудсмену Астахову меры прокурорского реагирования. Чем было вызвано ваше обращение?
— Деятельностью Астахова я интересовался давно. Астахов совершает массу действий преимущественно в информационном поле. Например, его странное заявление во время обсуждения так называемой чеченской свадьбы, когда он сказал, не помню дословно, что браки с несовершеннолетними с правовой точки зрения — это что-то вроде ординарного события. Конечно, здесь ничего ординарного нет, это экстраординарное событие с точки зрения семейного права, и к таким ситуациям надо присматриваться подробнее, и лучше на месте, а не в удаленном доступе. Так вот, после этого заявления мы провели анализ его деятельности, и я начал задавать ему формально ряд предметных вопросов. Причем эти вопросы я направлял ему официально и публично, с тем, чтобы, получив ответы и проанализировав эти ответы, можно было бы каким-то образом либо помочь ему законодательно, либо, наоборот, объяснить, что то, что он делает, — это абсолютно неправомочно.
К сожалению, ни на один официальный сенаторский запрос ответа от Астахова я не получил. Были какие-то странные письма от сотрудников аппарата Общественной палаты, которые отвечают за делопроизводство Астахова, хотя детский омбудсмен сам должен отвечать члену Совета Федерации: это его работа и его прямая обязанность, а не чья-то. После этого, когда я понял, что это носит системный характер, я написал в Генеральную прокуратуру заявление с просьбой применить в отношении уполномоченного по правам ребенка меры прокурорского реагирования, поскольку его действия идут вразрез с законодательством и демонстрируют неуважение к Федеральному собранию, к парламенту, что, согласитесь, корректно с моей стороны и полезно для Астахова.
— И какой был ответ из Генпрокуратуры?
— Ответ был достаточно странный. Генеральная прокуратура посчитала, что она не может проводить проверку детского омбудсмена ввиду того, что он является сотрудником администрации президента, а Генпрокуратура якобы не наделена полномочиями по надзору за исполнением законов администрацией президента, и правовых оснований для организации проверки не имеется. Это очень странная трактовка, потому что это никоим образом не соотносится ни с буквой, ни с духом закона. После этого я был вынужден проинформировать руководство палаты, потому что фактически получается, что Генеральная прокуратура нашла при помощи кейса Астахова определенный пробел в законодательстве, и, по всей видимости, этот пробел надо будет каким-то образом устранять, если Генпрокуратура таким образом трактует законодательство. Потому что, если мы начнем читать внимательно закон о прокуратуре Российской Федерации и внимательно смотреть статью первую, то там написано, что «Прокуратура Российской Федерации — единая федеральная централизованная система органов, осуществляющих от имени Российской Федерации надзор за соблюдением Конституции РФ и исполнением законов, действующих на территории РФ». То есть она должна реагировать на любые нарушения законодательства, вне зависимости от категории нарушителей. Поэтому я еще раз направил запрос генеральному прокурору и информировал главу палаты о том, что все-таки, мне кажется, они ошибаются. Но если они не ошибаются и считают, что законодательство необходимо каким-то образом уточнить, то пожалуйста, мы готовы над этим поработать, только совместно с Генпрокуратурой. Или все-таки еще раз проанализировать закон и заслуженно применить к детскому омбудсмену меры прокурорского реагирования.
Это как раз пример такого юридического вопроса, которого могло бы и не быть, если бы Астахов потрудился отвечать на, может быть, неприятные, но очень предметные и профессиональные вопросы, которые ему задают представители парламента. Это история, которую Астахов создал на ровном месте.
— Еще один случай из вашей работы в Совете Федерации. Вы высказали Яровой свое несогласие с ее законопроектом о запрете критиковать антигитлеровскую коалицию. И, как вы сказали в одном из интервью: «Она пыталась меня стыдить, мотивируя это тем, что коллега коллегу не должен подвергать критике». А как Яровая мотивировала свою мысль, что коллега коллегу не может критиковать?
— С уважаемой коллегой Яровой особые отношения. Закон, который она придумала, который приняли и который не имеет никакого отношения к запрету действительной, а не мнимой реабилитации нацизма, — он не то что сырой, он нерабочий, то есть это закон не о том. Я пытался последовательно и публично дискутировать на эту тему. Мы с сенаторами подготовили альтернативный законопроект, и около 30 сенаторов его подписали, он внесен в Госдуму одновременно с законопроектом Яровой и до сих пор там пылится, но я уверен: его время придет. Я вообще советовал не торопиться с принятием антинацистского законодательства. Оно не должно приниматься к датам, а закон принимали к 9 Мая. Это должен быть закон, который не к празднику принимается, а закон проработанный, который действительно устраняет угрозу неонацизма.
Но тем не менее закон Яровой был принят. В процессе его принятия она мне звонила,
и мне действительно было странно от нее слышать не содержательные возражения на мои аргументы, например, как можно внутренним законодательством защищать международно-правовой акт или как быть с тем, что СССР сам частично не согласился с приговором трибунала (Нюрнбергский процесс 1945—1946 годов. — Е. М.), а некие корректные по форме, но товарищеские возмущения на тему того, что негоже критиковать законопроекты коллег. Это, конечно, в корне неправильно, потому что все коллеги разные и каждый имеет право на свою точку зрения. Если законопроект безграмотный, об этом надо честно говорить, и я ей об этом сказал.
— Еще вы достаточно резко отреагировали на заявление Мединского, который нелицеприятно высказался о главе Госархива. Вы сказали, что «архив — это не кладовка, а доктор исторических наук Мироненко не кладовщик». Мединский вам что-нибудь на это ответил?
— Нет, я обращался публично, это не было письмо к Мединскому, это была моя реакция на публикации СМИ об известном совещании, которое было посвящено архивному делу, где Мединский как раз и призвал Сергея Мироненко заниматься своей профессией, а не оценкой архивных документов. Задача руководителя Госархива — понимать, что такое фальсификация истории, и не допускать этого. Именно в этом смысл существования архива. Архив — это не склад документов. Это знания, и те люди, которые обладают этим знанием, которые умеют правильно прочитать документы, сопоставить их, сделать какие-то выводы, вообще на вес золота. А Мироненко — это профессионал, такие люди наперечет, это человек мирового масштаба, у него учиться надо, а не учить его, как работать. Иначе ты просто можешь глупо выглядеть со своими советами. Это была моя человеческая реакция. Я и сейчас придерживаюсь такой же точки зрения.
«Добрынин не единственный нормальный во власти»

На региональном съезде «Единой России», 2011 год
— Я к чему привела все эти примеры ваших обращений и заявлений? Мне кажется, что вы тем самым настроили часть политической российской элиты против себя. Не с этим ли связан ваш уход из сенаторов, ведь ваши полномочия истекали лишь в 2017 году?
— Общество не должно видеть во власти только злодеев, и что там есть якобы один нормальный Добрынин, который своими заявлениями всех остальных настраивает против себя. Это не так.
Добрынин не единственный нормальный во власти, там огромное количество нормальных людей. Просто некоторые носят маски, а я маску не носил.
Я вот такой, какой я есть, и считаю, что это правильно — лучше быть, чем казаться. Мне кажется, что время консервативных масок, злобных масок и вообще масок прошло. Надо становиться нормальными людьми и не бояться показывать это. Чем больше разных лиц, мнений, тем лучше. Меньше всего я думаю о том, что какие-то мои суждения о странных, а порой просто недопустимых заявлениях моих коллег настроили против меня всю власть. Это не так. Потому что я знаю огромное количество людей во власти, которые абсолютно согласны с моими оценками в отношении ряда названных людей и разделяют их. Поэтому все не так плохо, поверьте.
— Но эти люди во власти не высказываются публично. Они продолжают сидеть в верхней палате и в нижней палате парламента, получать хорошие зарплаты, получать льготы, у них по-прежнему статус депутата или сенатора…
— Ну сейчас не высказываются, а завтра будут высказываться. Всему свое время. Силу государства будут определять не злобные маски с их идиотскими подчас инициативами, а абсолютно спокойные, нормальные люди, которые просто умеют друг с другом разговаривать и доказывать или убеждать друг друга в чем-то. Мне кажется, что ситуация к этому подошла или подходит. Потому что невозможно смотреть «Гамлета», которого играют клоуны. Это быстро надоест, уже надоело.
— Может, и надоело, но все молчат и ходят в этих масках, боясь потерять свои должности.
— Это всегда выбор каждого.
— Теперь вы не сенатор. Если раньше вы могли сделать запрос, например, по поводу того же Астахова или внести законопроект, альтернативный законопроекту Яровой, то сейчас у вас уже нет таких рычагов воздействия на политическую ситуацию в стране…
— То, что я больше не сенатор, не значит, что мое мнение изменилось или мой голос стал тише. Да, запрос я написать не могу. Но работа сенатора и запросы — это одна сотая во всей общей работе. Я не могу вносить законопроекты, но я могу разрабатывать законопроекты и могу предлагать их коллегам. И я знаю, что ряд коллег их внесет. Я могу предлагать законопроекты к обсуждению обществу. Я считаю, что если законопроект хорош и если будет общественный запрос на это, то опять же рано или поздно этот законопроект кто-то внесет, и он станет законом, мне не жалко. Да, может быть, путь стал чуть дольше, но от этого он не стал хуже.
«Я голосовал ровно так, как я чувствовал»
— В одном из интервью вы говорили, что за время вашего пребывания в Совете Федерации на вас не было попыток давления, что никто не пытался на вас повлиять. Вы сказали: «…у меня с коллегами был дискомфорт, но этот дискомфорт был дискуссионным, когда я мог просто обосновать свою точку зрения и остаться при ней». А, например, по поводу поддержки Советом Федерации разрешения на использование Вооруженных сил России в Украине вы с кем-то спорили или вместе со всеми проголосовали?
— Я со всеми голосовал, я голосовал «за», потому что на тот момент, исходя из той информации, которая была у всех, а я не думаю, что у кого-то было чуть больше информации, я голосовал ровно так, как чувствовал.
И только время покажет, прав я был или не прав. Но, слава богу, что президент не воспользовался этим конституционным правом.
Но дискуссии шли и обсуждения были. Это ошибочное заблуждение, когда думают, что внутри палаты нет обсуждений. Даже если на пленарном заседании по каким-то вопросам нет обсуждения, это не значит, что его не было при работе в комитетах.
А что касается чудовищного воздействия… На моей памяти, чтобы мне кто-то жестко указывал, как мне поступать, такого не было.
— А как вы голосовали в последний день вашего пребывания сенатором, 30 сентября, когда Совет Федерации разрешил президенту Путину применять российские вооруженные силы за пределами страны?
— Я не голосовал, потому что в этот день я уже формально не был сенатором и не участвовал в пленарном заседании в качестве сенатора. Я там был на стадии прощания с коллегами. Они голосовали по Сирии без меня.

— А как бы вы проголосовали, если бы тот день был рабочим для вас?
— Аргументов за ввод было действительно достаточно, я вполне мог бы проголосовать «за». Как раз по поводу Сирии там достаточно все ясно, по крайней мере, было ясно на момент голосования. Хотя сейчас мне рассуждать удобно, ведь я не голосовал.
«Со всеми этими Цорионовыми, Милоновыми и прочими государство немножко заигралось»
— За три дня до вашей отставки вы внесли законопроект о приравнивании реабилитации сталинизма к экстремизму. Каковы шансы, что этот законопроект станет законом?
— Рано или поздно десталинизация в России будет завершена. Вопрос только в сроках, когда это будет сделано. Потому что
десталинизацию надо заканчивать. А мы немножко подзастряли (начиная с 1991 года) в первых шагах. Сейчас сделан второй шаг, я имею в виду государственную программу по увековечиванию памяти жертв политических репрессий. Мой закон может стать некой финальной и правильной точкой. Станет ли законопроект законом? Да, это вопрос.
Но тем не менее то, что коллеги будут обсуждать этот законопроект в стенах Госдумы, — это правильно, потому что дискуссия публична. Хотелось бы услышать доводы против этого закона, может быть, доработать его, может быть, исправить, а может быть, коллеги захотят быстро его принять. Чудеса же случаются.
— В августе в Петербурге сбили барельеф Мефистофеля, вы тогда сказали, что «государство не реагирует на хулиганство, варварские действия так называемых православных. Самому государству в лице его правоохранительных органов пора реагировать на весь этот кочующий преступный цирк быстро, показательно, сурово и неотвратимо. Начинается все с кривляний Милонова, а продолжается Цорионовым и бродящими по магазинам в поисках еды казаками, закончится «черными сотнями» и погромами, если только уголовный закон не начнет применяться по назначению». А почему, как вы считается, к этим гражданам не применяется Уголовный кодекс?

Запрос сенатора Добрынина главе СК Бастрыкину по поводу действий Дмитрий Цорионова (Энтео) в московском «Манеже» и разрушения бар ельефа Мефистофеля в Петербурге.
— Что касается Мефистофеля, здесь уголовное дело возбуждено. Другое дело, хотелось бы увидеть более внятные результаты, потому что из той информации, которая сейчас есть в СМИ, видно, что уголовное дело, по меньшей мере, забуксовало. Мне кажется, государство в какой-то момент со всеми этими Цорионовыми, Милоновыми и прочими представителями, сложно подобрать правильно категорию этих граждан, немножко заигралось. Эти игры надо прекращать, потому что
сегодня им не понравился барельеф на доме, а завтра им не понравится дом, или памятник, или человек не понравится какой-то, и мы будем иметь не сбитый барельеф, а убитых людей.
Именно поэтому государство и должно реагировать. И мне кажется, государство уже начало это понимать и реагировать. Тот же Цорионов получил 10 суток административного ареста. Это довольно мало, но я думаю, что это еще не конец истории. И по Мефистофелю, надеюсь, что следователями будет установлена реальная картина и будет установлен реальный заказчик этого преступления. Думаю, что количество рано или поздно начнет переходить в качество. Просто надо со стороны общества на это сразу обращать внимание, нельзя эти темы куда-то отпускать — прошло и прошло, надо постоянно держать это в фокусе внимания.
— Вот как раз по поводу фокуса внимания. Вы перед своим уходом из Совета Федерации разработали законопроект, согласно которому чиновников предлагается отстранять от работы на срок от 6 месяцев до года за отказ предоставить информацию СМИ. Как вы считаете, в нынешней ситуации есть шанс у этого законопроекта стать законом? Потому что сейчас чиновникам глубоко наплевать на СМИ.
— К сожалению, я не успел внести этот законопроект, но это не значит, что он не будет внесен кем-то из коллег, может быть, позже. Мы разработали его в рамках рабочей группы Совета Федерации по мониторингу СМИ. Я не знаю, насколько точен предложенный механизм, но в этом направлении необходимо что-то делать, чтобы на запросы СМИ чиновники реагировали ответственно, а не формально. Потому что СМИ — это все-таки еще одна власть, это абсолютно так, даже исходя из теории государства и права. Есть законодательная, исполнительная, судебная, прокурорский надзор, и есть СМИ — это пятая власть, которая на самом деле очень эффективная и очень необходимая и обществу, и государству. Поэтому, если мы эту власть усилим, то это будет гигантским плюсом для нашей страны.
«Мне всего 38»
— Константин, вы пойдете на выборы в Госдуму в следующем году?
— У меня есть понятная и интересная задача, которую мне предстоит решить в рамках Федеральной палаты адвокатов. Это важное направление, потому что напрямую касается защиты прав людей. Пока я не размышлял относительно Госдумы. В настоящий момент для себя эту опцию не вижу, ну а дальше время покажет, время еще есть.
— А чем вы сейчас занимаетесь в адвокатской палате?
— Я только приступил к работе. Основной функционал статс-секретаря Федеральной палаты адвокатов подразумевает деятельность особого заместителя президента, отвечающего за взаимодействие с парламентом, правительством, Генпрокуратурой. Для чего это делаем? Необходимо вывести Федеральную палату на иной уровень работы, иную скорость взаимодействия и принятия решений. Есть несколько направлений. Нужно поставить на нормальный поток законопроектную работу. Федеральная палата адвокатов может делать на высоком уровне экспертизы, заключения, которые поступают на рассмотрение в парламент. Мониторить различные законопроекты, которые напрямую касаются адвокатуры, особое внимание уделяя кодексам — ГПК, УПК, УК. Отдельно посмотреть систему повышения квалификации адвокатов. Надо сделать Федеральную палату адвокатов флагманской экспертной площадкой, которая развивает и продвигает российских адвокатов. Надо максимально использовать потенциал этих людей: они во многих вопросах с практической точки зрения более профессиональны, чем представители власти.
— А была все-таки какая-то возможность не уходить из Совета Федерации?
— Не уходить? Ну, конечно, была, потому что это было мое решение: оставаться либо не оставаться. Я принял решение уйти. Почти четыре года в парламенте, пока достаточно, можно и нужно делать что-то другое, что может точно так же улучшить жизнь людей, поменять ракурс, в конце концов.
— Вы знаете, я не припомню, чтобы сенаторы добровольно уходили раньше срока. Людей уходили, да, но сами люди не уходили.
— Я сам принял решение прийти в парламент, это было только мое решение, меня никто туда не толкал. Точно так же в какой-то момент я принял решение уйти из него и заняться другой работой. Но это не означает, что… даст бог, жизнь кончается не завтра… Мне всего 38…